«У мертвых нам учиться величию души…»

Василь Іванович ПОТАПОВ. Це ім’я знайоме багатьом дніпропетровським журналістам. Філософ, публіцист, поет і доцент кафедри марксистсько-ленінської філософії в ту пору металургійного інституту. Народився в Курській області у багатодітній родині шостою дитиною. Мама, Параска Яківна, померла в пологах, коли йому було вісім років. Тато, Іван Трохимович, добровольцем пішов на фронт і в 1944 році загинув. Так і опинився підліток у дитячому будинку в Дніпропетровську, пройшовши сувору школу на виживання і самостійне пізнання життя у довоєнні та повоєнні роки.

Після вечірньої десятирічки вступив до Дніпропетровського університету, а по закінченню вчителював, викладаючи російську мову й літературу, працював у редакціях різних газет. Пристрасть до філософії, мудрої науки  про премудрості людського буття,  привела до металургійного інституту, де він пропрацював на кафедрі філософії понад 30 років. Захистив кандидатську дисертацію, видав книжку «Формула убежденности» а також два поетичні збірники «На Парнасе – вакансии» і «Поэт? Стихотворец? Рифмоплёт?» зі своїми коментарями. Підготовлена книжка, присвячена дружині, вчительці української мови та літератури Любові Степанівні Потаповій  «Ты была на этом свете», з котрою був у шлюбі майже 50 років, залишилася не виданою.

Мені випало близько познайомитися з його родиною і самим Василем Івановичем, позаштатним кореспондентом відділу учнівської та студентської молоді газети «Прапор юності», десь у 70-х роках минулого сторіччя. Нас зблизило ще й наше місце проживання на другому та третьому масивах новозбудованої Набережної, коли ми з ранньої весни й до пізньої осені щоденно «гріли» води Дніпра після виснажливої зарядки чи в дискусіях, коли намагалися знаходити «філософську» базу під існуючу систему. Вражала логічна аргументація, мудрість (він майже на 10 років старший), непоступливість у точності висловленої думки, алегорична образність мислення… Саме цього хотілося навчитися від нього й собі.

Пригадую, як він захищав кандидатську дисертацію в Харківському державному університеті. Там і мені довелося за дорученням редактора газети «Прапор юності» Володимира Кузьмінецького представляти філософський доробок Василя Івановича на шпальтах молодіжки. Захист відбувся успішно.

У публікації «Тогда все чего-то боялись…», що написана ним і надрукована в моїй книжці «Весна. Хроніка українського спротиву» (2012 р.), зафіксована конкретна правдива ситуація нашого журналістського життя-буття у 80-х. З «живими» прізвищами декотрих діючих персон, наприклад, Олександра Тараненка, завідувача сектору преси обкому партії. Думаю, що ті спогади не принижують ні функціонерів металургійного інституту, ні чиновника партійного органу, котрі мусили проводити добросовісно партійну лінію. То була їхня щоденна булочка з маслом. До речі, Олександр – єдиний, хто мав мужність пізніше все ж вибачитися переді мною за ту безпрецедентну прапорянську вакханалію, що була затіяна проти нашої багатодітної родини газетярів.  А от перед «идейно неблагонадежным» Потаповим ніхто з інститутських кафедралів так і  не вибачився.

Після виходу на пенсію, Василь Іванович переїхав із дружиною Любою Степанівною до Царичанки, де складалося в нього активне творче життя, зокрема, і в «Приорільській правді». Він був постійним автором роздумів, поетичних публікацій, наставником обдарувань у слові. Його доробок, окрім виданого, зберігає син Сергій, до п’ятдесятирічного ювілею котрого  Василь Іванович не дожив лишень десять днів.

У 2019-му він помер на 87 році життя  і похований на царичанській землі поруч із дружиною. Щоразу з сумом згадую цю світлу, мужню й оптимістичну Людину честі та благородства.

Я не побачив його і не попрощався. Хочу попросити  вибачення, що не зміг… Тож прийми цю твою поетичну афористичну притчу, Василю Івановичу, як покаяння перед тобою:

«И стыдно мелочиться – Жизнь коротать в тиши:

У мертвых нам учиться Величию души…»

Пам’ятаймо своїх учителів.

Михайло СКОРИК,

член Національних спілок журналістів

і письменників України.  

 ТОГДА ВСЕ ЧЕГО-ТО  БОЯЛИСЬ…

Все боялись… И многие привыкали к этому — страх становился нормой в советском обществе, якобы строящем светлое коммунистическое будущее. Шли восьмидесятые годы прошлого столетия. А, за предсказаниями Генсека Никиты Хрущева, именно в этот период должен был наступить самый справедливый в жизни советского народа строй благоденствия и радости жизни.

Правда, аномалией становилось для власти чьё­-то стремление вырваться из плена унизительного чувства зависимости от каких-­то «потусторонних» сил. И совсем обидной дерзостью воспринимались их попытки расширить горизонты дозволенного: да что вы себе позволяете, вы что — лучше других? Угомонитесь, наконец… Живите, как все… Не смешите, не будьте наивными… Над «белой вороной» не грех позлословить в курилке, похихикать на кухне, поизголяться на собрании: ну что с него возьмёшь — придурок есть придурок.

Создаётся общественное мнение: коллектив долго мириться с «аномалиями» не может — земля начинает шататься под ногами. Не очень это приятное чувство.

Вызывает меня секретарь парткома Днепропетровского металлургического института Георгий Ефимович Самойленко и сразу «быка за рога»:

— Вы что себе позволяете?..

— Увы, я уже давно ничего себе не позволяю сверх того, что мне позволяет жена и… партком.

— Ладно, шутки в сторону. Звонили из обкома партии и предупредили, если пойдёшь защищать украинского буржуазного националиста…

— Понял… обещаю — враг народа у нас не пройдёт… Что ещё?

— Да больше ничего… Я знал, что вы человек, который…

— Родину не предаст и не запятнает честь кафедры марксистско­-ленинской философии…

— Ну и договорились…

Дня через два этот секретарь сам пришёл на кафедру, вызвал для конфиденциального разговора. Нашли свободную аудиторию, закрылись и завели «душеспасительный» разговор:

— Послушайте меня внимательно… Это очень серьёзно… Вы понимаете, Василий Иванович, какой резонанс получит суд, если кафедра философии института станет на защиту этого… Уверяю вас, нам тут всем не поздоровится: в КГБ такие материалы собраны на этого Скорыка…

— Вы лично ознакомились с этими материалами?

— С ними ознакомлены в обкоме партии…

— Хорошо, я пойду в обком и когда мне там докажут, что Скорык социально опасная личность, тогда и приму решение — идти на суд или воздержаться.

— Я считаю, вам надо посоветоваться с заведующим кафедрой. Поговорите с коллегами — мне кажется, они вас не поддержат…

В обком партии идти ужасно не хотелось: решение уже было принято — в любом случае, что бы мне там ни говорили, мнение своё не изменю.

Но в обкоме не стали ждать, когда я приду к ним, и, засомневавшись в том, что Самойленко сумел меня «дотянуть до кондиции», решили взять дело в свои руки, — вызвали «в срочном порядке».

Обкомовский чиновник сразу показался мне знакомым, — где-то я его видел. Он понял, что я напрягаю память и пришёл на помощь:

— Да, Василий Иванович, мы много раз встречались с вами в редакции «Прапора юності». Я, Александр Тараненко, работал в этой газете, с удовольствием читал ваши статьи… уважаю вас и уверен, что найдём общий язык. Считаю своим долгом предостеречь от опрометчивого шага. Я думаю, что вы, как философ, хорошо понимаете: мы никоим образом не должны мириться с беспринципностью, особенно если дело касается идеологических вопросов — тут ни на миг не затухает бескомпромиссная борьба. Тут, как говорится, кто — кого. Теперь о Скорыке. Поверьте, я знаю его и его жену Татьяну Чупрыну лучше, чем вы, и считаю правильным их увольнение: мы не должны допускать того, чтобы в газете работали люди, на которых в КГБ заведено дело как на украинских буржуазных националистов.

– У кого именно находится это дело? Я хочу ознакомиться с ним лично… Позвоните, свяжите меня с ним…

– А вы что, нам не верите?

— И  вы за тем меня вызывали, чтобы поговорить о… моей вере? Сожалею о даром потерянном времени…

— Подождите… присядьте. Я хочу вас предупредить… Я очень вас прошу, никому не рассказывайте о нашем разговоре…

— Это почему же?.. Да вы сами сейчас же позвоните в партком, всё или почти всё расскажете и потребуете усилить на меня давление… Нет, извините, не могу ничего обещать.

То, что я был прав, мне сразу стало ясно, как только пришёл на работу. На кафедре народ как-­то притих, здороваются, не глядя в лицо, не подавая руки. А если кто и подаёт, то вроде как … заблудился. А заведующий Анатолий Кузьмич Фоменко явно нервничает: опасается, что вот­-вот нагрянет «высокая» комиссия для выявления аномалий идеологического климата и принятия решения «на предмет укрепления кадров». Эта идиома означает смену руководства. Но меня это меньше всего волновало: заведующий к нам пришёл именно таким путём — возглавил райкомовскую комиссию, целую неделю к нам принюхивался, изучал документацию, читал и конспектировал протоколы заседаний кафедры с тем, чтобы потом «неголословно» сделать вывод, что именно он должен наводить порядок на нашей кафедре.

В результате творческий дух был вытеснен казённым бездушием — всё внимание «правильному оформлению документации» (планы, отчёты, протоколы) и чтоб никаких дискуссий.

Прежний заведующий Анатолий Амвросиевич Бутенко, ныне покойный, светлая ему память, пытался меня утешить:

— Скоро всему этому придёт конец… Сама жизнь требует — к власти придут молодые грамотные ребята, и от всей этой затхлой рутины следа не останется.

К сожалению, сам он не дожил до крупных перемен в нашем обществе. Боюсь, что и мы не доживём до той поры, когда затхлая рутина в нашей интеллектуальной жизни полностью развеется, как туман в ясную погоду.

Третий раз я услышал голос партийного секретаря (на больную для нас тему) уже по телефону — рано утром, когда собирался идти в Кировский народный суд г. Днепропетровска в качестве свидетеля на стороне истца Михаила Скорыка, который судился за незаконное увольнение из занимаемой им журналистской должности в штате редакции днепропетровской молодежной газеты «Прапор юності» (орган обкома комсомола):

— Слушай… Я тебя предупреждаю в последний раз, — он перешёл на «ты», — пойдёшь на суд — положишь партбилет и… сам… слышишь, сам себя осудишь на безработицу…

Я не успел сказать ни единого слова, но по лицу моему жена всё поняла.

— Он?.. Угрожал?.. Негодяй!..

Совсем иначе отреагировала её двоюродная сестра, которая ночевала у нас, — «просветлённая» эзотерической литературой, не упустила случая поумничать:

— Не спеши принимать решение, подумай, а может, прав твой секретарь… Нужно ли брать на себя чужую карму… Может, так им на роду написано…

— А что если мне на роду написано брать на себя чужую карму?

— Значит, ты живёшь не своей жизнью…

— По­-моему, жить своей жизнью — значит не идти против своей совести… Не предавать своих друзей, когда они попадают в беду… Да просто — идти на помощь человеку, когда знаешь, что его наказывают несправедливо.

И я, и моя жена понимали, что обком партии никогда не признает себя в чём­-то неправым и замысел свой доведёт до логического… абсурда. Ибо в этом суть «нашей» партии как «направляющей и руководящей силы». В данном случае со мной легко можно будет расправиться при помощи моего родного коллектива, который совсем недавно наградил меня медалькой «Победитель социалистического соревнования», выделил мне двухкомнатную квартиру, избрал заместителем заведующего кафедрой по студенческой научно­-исследовательской работе.

Всё это ничто в сравнении с формулировкой «идейно неблагонадёжный» — таковым не место на кафедре марксистско-­ленинской философии. Так нужно ли идти на такой риск, может быть, всё благополучно разрешится и без меня? А с другой стороны, если я смалодушничаю, струшу, не протяну руку помощи
друзьям в трудную для них минуту, то я просто утрачу моральное право работать преподавателем со званием кандидат философских наук в высшей школе. Нет, уж лучше быть уволенным, но с чистой совестью и сохранить друзей.

Должен честно сказать, что насчёт того, как поступить в сложившейся ситуации, у меня не было никаких сомнений. Может быть, прежде всего потому, что я уже хорошо знал, кто тут прав, а кто виноват. Я знал истинную причину конфликта в редакционном коллективе «Прапора юності», приведшую к увольнению опытных журналистов­-супругов Татьяны Чупрыны и Михаила Скорыка. Они наотрез отказались писать фальшивые очерки в книгу для первого секретаря обкома партии. Они воспротивились порочному замыслу превращать себя в интеллектуальных рабов «высокого чиновника».

Понятное дело, «коллектив» возмутился: кто­-то должен сушить свои мозги, преобразуя хама в демократа, безграмотного политика в прозорливого мыслителя, никчемного хозяйственника в мудрого экономиста и прогрессивного управленца, — а кто-­то будет отсиживаться в тылу за нашими спинами… Так дело не пойдёт — не хотите быть холуями, ищите работу в другом месте…

Ситуация мне до боли знакома: я тоже был уволен из редакции Перещепинской районной газеты «Ленінський шлях» за то, что отказался писать «передовицы» за редактора Владимира Николаевича Постольника (это же редакционные статьи), — как это делали все «творческие работники» по очереди. Мне стало стыдно и обидно: я пишу, я творю, я напрягаюсь, а гонорар — творческому импотенту, редактору. Решил бойкотировать. А тут и случай «из ряда вон» — писать передовицу вне очереди. Я — на дыбы. Но, похоже, ответственный секретарь Федор Степаненко всё заранее продумал, чтобы не писать самому, потому диалог получился, как «по нотам»:

— А почему не Петрович?

— Он на больничном…

— Тогда — Мартын Буруля…

— Его райком забрал в какую­-то комиссию…

— Пускай напишет практикантка.

— Она не потянет…

— Всё — пускай пишет тот, кому это положено… На хлеб и на…водку надо зарабатывать честным трудом… И вообще я не вассал… райкомовского вассала…

Месяца за два на меня собрали (точнее — организовали) компромат, и редактор предъявил варианты на выбор: «Або «за власним бажанням», або «як не відповідаючий вимогам».

Поскольку я действительно воспротивился редакторским «вимогам», попросил записать в трудовую книжку второй вариант. И он записал… «за власним бажанням». Как же так — не было у меня такого «бажання»? Но редактору виднее, как увольнять «кляузников», чтобы потом на суде не доказывать недоказуемое… О суде тогда я даже не мог подумать: не было ни средств, ни просто времени на поиски истины и справедливости, а написал письмо о житье­-бытье журналистов «районки» в журнал «Рабоче­-крестьянский корреспондент».

Три с лишним месяца «находился» (по разным инстанциям) в должности безработного. Выжить помогали друзья по моему днепропетровскому детскому дому № 4. Как ни трудно было, но ни разу не пожалел о содеянном. И тогда я укрепился в убеждении: чтобы жить «своей жизнью», нужна воля, уверенность в себе и хорошо развитое чувство собственного достоинства. Эти мужественные качества имели и Татьяна, и Михаил. И я рад, что меня свела судьба с такими людьми.

Особо хочу сказать о его жене, верном друге, подлинной берегине большого семейства — Татьяне Ивановне Чупрыне. За многие годы сотрудничества с ней в отделе школьной и студенческой молодежи в качестве внештатного корреспондента я успел влюбиться в неё как в человека большой культуры, внимательного друга, специалиста, профессионально владеющего журналистским пером. Об этом я могу судить не понаслышке: через её руки прошли все мои философские этюды, из которых потом сложилась целая книжка «Формула убежденности».

Таня была любящей женой, заботливой мамой, родившая пятерых детей. Она ушла от нас в вечность, оставив о себе добрую память. Жаль, конечно, что она не может радоваться нынешним успехам Марфы Скорык, самой старшей дочери, закончившей философский факультет Киевского госуниверситета им. Т. Шевченко, кандидата философских наук, которая пишет свою докторскую диссертацию. Сына Матвея Скорыка (он носит имя самого любимого преподавателя факультета журналистики Киевского госуниверситета им. Т. Шевченко — правдоборца Матвея Михайловича Шестопала), закончившего юридический факультет Киевского госуниверситета им. Т. Шевченко и до последнего времени не один год проработавшего старшим следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры Украины. Дочерей Михайлины, Иванны и Соломии Скорык, которые с отличием окончили Институт журналистики Киевского Национального университета им. Т. Шевченко и в настоящее время трудятся на журналистском поприще в киевских средствах массовой информации.

В траурные дни похорон в феврале 1995 г. я написал стихи, посвящённые дорогой Татьяне Ивановне Чупрыне, где есть такие строки:

Ушла от нас неведомо куда,

Пройдя круги земного испытанья…

Ещё одна в сердцах у нас беда

Под именем таким красивым — ТАНЯ.

Мы в трауре — такая наша дань

По случаю особого интима.

И хочется вскричать: «Танюша, встань!

Ты в доме этом так необходима»…

Мы в трауре — по случаю скорбим…

Никак под смерть тебя не подверстаю.

Я не скажу, что был тобой любим,

Но грустно мне без твоего «ВИТАЮ».

Мы в трауре — поскольку ритуал

Тебе последняя услуга…

Я всякий раз как будто умирал,

Теряя близкого иль друга.

Но, Танечка, ведь ты не умерла,

Расставив за собою жизни вехи, ­

Ты будто вишенка, что дивно отцвела,

Оставив чудные побеги…

Да, тогда на суде я выступил свидетелем. И, как того требовал закон, о котором меня предупреждала судья Наталья Гончарова, я говорил правду и только правду. Михаила Скорыка восстановили на работе в газете «Прапор юності», вопреки неимоверному давлению обкома и райкома на участников судебного процесса. Это был первый «идеологический» судебный процесс, как мне говорили, на Днепропетровщине, где победил журналист тогдашнюю систему всемогущей коммунистической власти. Меня пожурили на кафедре, но никаких санкций – ни партийных, ни научных – не применили. А суд­-то был выигран. Может быть, еще и потому, что на календаре уже светился декабрь 1984 года.

 

Василий ПОТАПОВ, кандидат философских наук.

март 2011г.

пгт. Царичанка, Днепропетровская область.

На світлині: Василь Іванович у колі родини – з невісткою Лілією, онуком Костиком і сином Сергієм.